Как В. Ф. Овчинников набирал хороших учителей
(в сокращении)
Алла Смотрицкая (ныне Анна Левина),
ученица 1957 – 1963 гг
Перед входом в школьный двор разлилась огромная лужа, и кто-то положил в нее два кирпича. На них, широко расставив ноги, стоял высокий молодой человек с очень строгим лицом и по одному перетаскивал малышей через лужу в школьный двор. Так я первый раз увидела директора 2-й школы Владимира Федоровича Овчинникова.
Наша 2-я школа была порождением «оттепели» конца 50-х – начала 60-х, она видится как оазис в пустыне застоя, который изо всех сил сопротивляется повсеместному «закручиванию гаек».
А тогда, в 57-м, было время, когда что-то вдруг стало позволено, и молодой директор 2-й школы себе позволил: во-первых, найти и пригласить на работу абсолютно неординарных учителей, у которых знание предмета и общая эрудиция выходили далеко за рамки школьной программы; во-вторых, не мешать им работать.
Первым из таких замечательных педагогов, с которым свела нас второшкольная жизнь, был учитель русского и литературы Исаак Семенович Збарский. Его главная особенность в том, что он был артист. Нет-нет, не актер, хотя начальное актерское образование у него было, а именно артист, настоящий художник. Он творил свои шедевры прямо на наших глазах в отведенные ему 45 минут. Он не учил нас русской литературе, а вовлекал в нее, делая нас сопричастными творческому процессу.
Только талантливому артисту под силу убедить 40 отнюдь не всегда романтичных подростков в реальности предлагаемых обстоятельств. Мы смеялись, грустили, думали вместе с учителем над судьбами литературных героев, и никогда не возникало ощущения, что он произносит повторяемый из года в год текст. То, что он делал на уроке, было только сейчас, только с нами и только для нас. Думаю, этому нельзя научить, это искусство, с таким даром нужно родиться.
Исаак Семенович не был диссидентом, охраняя нас от разочарования в окружающей жизни, он часто пытался найти рациональное объяснение не слишком высокоморальному поведению властей предержащих. Однако его талант художника не позволял скрывать от нас то, что он считал прекрасным, в угоду, как теперь говорят, политической корректности.
И звучали на его уроках стихи символистов и акмеистов, декадентов и футуристов, запрещенного Гумилева, непубликуемых Ахматовой и Цветаевой, гонимого Пастернака – в общем, всё то, что у составителей школьной программы, услышь они это, вызвало бы ужас. Но для нас общение с таким учителем и друг с другом в его присутствии было праздником.
Когда он предложил организовать в школе литературно-театральный коллектив – ЛТК, в желающих недостатка не было. Мне этот школьный театр запомнился атмосферой доброжелательности, когда, независимо от возраста и исполняемой роли, присутствию каждого были рады. В нашей школе часто складывались дружеские отношения между учениками разных параллелей. Думаю, начало этой традиции положил Исаак Семенович Збарский в ЛТК.
Через много лет после окончания школы я несколько раз встречалась с Исааком Семеновичем. Жалею, что мало. Боялась быть навязчивой. Он стал профессором, но так никогда и не постарел, не утратил своего оптимизма, интереса к людям. Он оставался замечательным рассказчиком и радовался каждому слушателю.
Владимиру Федоровичу и Исааку Семеновичу мы обязаны появлением в нашей жизни удивительного учителя математики. Это произошло в 1959-60 учебном году. Директор предложил преподавателю литературы (!) пригласить на работу его школьного учителя математики Артема Артемовича Оганова.
Исаак Семенович любил рассказывать, как он пришел в школу, где работал его учитель, представился и сказал: «Вы меня, наверное, не помните, но я у Вас учился». «Ну почему же? – ответил Артем Артемович со своим неповторимым акцентом москвича, детство и юность которого прошли в Армении. – Я Вас очень хорошо помню, хотя Вы и не были украшением моего класса».
На предложение директора 2-й школы о работе ответил согласием не сразу, а сначала спросил в третьем лице: «Этот молодой человек понимает, что он делает?» Вопрос был далеко не праздный. Артем Артемович отличался принципиальностью и абсолютной бескомпромиссностью. Проблема отчета перед вышестоящей организацией о повышении показателей успеваемости перед ним не стояла. Его задачей было учить. И он учил, не считаясь с затратами усилий и времени. О его добросовестности рассказывают легенды, но при этом он требовал такой же добросовестности от нас. Немногие могли соответствовать его стандарту.
В основном он руководствовался двумя постулатами: «Чтобы решать задачи, нужно учить теорию» и «Я не готовлю вас в управдомы, которые красят крышу только к 1 мая». Это означало, что, вызывая к доске, он спрашивал не только вчерашний урок, но мог предложить доказать теорему, которую проходили полгода назад, а контрольные всегда давал неожиданно, чтобы держать нас в постоянной готовности. При этом его контрольные были такими, что после них городские и районные работы казались прогулками в парке после восхождения на Эверест.
У многих из нас в дневниках красовались тройки, двойки и даже колы, на нас сыпались едкие замечания Артема Артемовича, у директора школы был выговор за снижение успеваемости, но мы все равно дорожили нашим учителем, а Владимир Федорович, верный своей идее, не мешал работать настоящему педагогу.
О нашем отношении к Артему Артемовичу лучше всего говорит случай, происшедший с нами в выпускном 11-м классе. Из четырех 11-х классов в трех было меньше учащихся, чем положено. Из бюджетных соображений администрация школы должна была сделать из трех классов два.
Наш 11-й «А» был самый малочисленный, кроме того, у нас не было классного руководителя, а тут мы еще «удачно» провинились во время экскурсии. И решение показалось весьма логичным: разделить наш 11 «А» на две группы, одну присоединить к 11 «Б», другую – к 11 «В».
Преподавательский состав для нас оставался тот же, кроме учителя математики. Наш 11 «А» был единственный выпускной класс, где математику вел Артем Артемович. Ожидалось, что мы не будем рады расформированию, но улучшить свои оценки у другого преподавателя (тоже очень хорошего) не откажемся.
Однако мы заразись принципиальностью нашего учителя, и стали бороться за Артема Артемовича. Ходили к районному начальству, писали письма, объясняя, что только с Артемом Артемовичем мы можем быть уверены, что к концу учебного года будем готовы к поступлению в ВУЗ. Нас поддержали родители, и администрация сдалась.
Расписание было составлено таким образом, что 4 раза в неделю наш 11 «А» на урок математики собирался вместе, и нас снова учил Артем Артемович, который хоть и оценил нашу преданность, но требований своих не смягчил, и мы снова трепетали перед неожиданными контрольными и вызовами к доске.
У меня сохранились выпускные фотографии. Их две. На одной часть нашего 11 «А» в составе 11 «В», а на второй 11 «А» в полном составе. В центре этой, второй, фотографии Артем Артемович, и подпись – классный руководитель. Его никто не назначал. Эта подпись была нашим признанием и нашей благодарностью.
Я была далеко не самой успешной его ученицей, но, поступив в технический ВУЗ, обнаружила, что моя подготовка по математике существенно лучше, чем у выпускников других школ. Он и меня научил, хотя это было трудно и ему, и мне.
В тот же год, что и Артем Артемович, в нашу школу пришел еще один преподаватель. Человек интеллигентный и эрудированный, Феликс Александрович Раскольников преподавал литературу в параллельном классе. Я никогда не была его ученицей, но с его именем связана значительная часть моей второшкольной жизни.
Феликсу Александровичу было поручено организовать школьную стенную газету, а меня назначили главным редактором. Естественно, он мною руководил, но делал это так деликатно, что у меня сохранилось ощущение совместной работы. Дело было поставлено широко. Создали 4 сменные редакции. Каждая должна была выпускать газету один раз в месяц. Таким образом, каждую неделю появлялся новый выпуск стенной газеты, занимавшей большую часть стены рекреационного зала. Мы назвали газету «Молодость», долго думали, но ничего лучше в голову не пришло. Сами же посмеивались: «1-й выпуск будет 1-я Молодость, 2-й – 2-я Молодость, и так до старости».
Формально газета «Молодость» была органом комсомольской организации, но тогда, в начале 60-х, наша газета была буйством неформальностей. Феликс Александрович не только не препятствовал, но и поощрял отклонения от общепринятых стенгазетных штампов. Никаких перепечаток из официальных газет, никаких «страничек юмора» с запылившимися остротами. В основном, в газете были материалы из школьной жизни. А так как жизнь эта была бурной, то в материалах недостатка не было.
К нам тогда приезжали Булат Окуджава, Наум Коржавин, участники литературного объединения «Магистраль». Любимый всеми ЛТК тоже был постоянным героем газетных материалов. После представлений мы обычно брали интервью у зрителей и участников спектаклей, ответы помещали в газете либо вместо рецензий, либо использовали как подписи к фотографиям. Большой популярностью пользовались газеты, выходившие после туристических походов. В таких выпусках всегда было много фотографий. Помню, как весело было придумывать к ним забавные подписи.
Если бы учителей можно было делить на «почвенников» и «западников», как писателей, то Феликса Александровича я бы отнесла к «западникам», во всяком случае, по его стилю организации работы редколлегии.
Газетной сенсацией стало шефство над школой Института точной механики и вычислительной техники. Планы касались создания в школе мастерских по монтажу блоков для ЭВМ, а позднее организации классов с обучением программированию.
Феликс Александрович настаивал, чтобы газета была яркой, привлекала внимание броскими заголовками, карикатурами. Не могу удержаться, чтобы не похвастаться: постоянным автором этих карикатур был ученик 2-й школы Жора (Георгий) Франгулян, ныне известный скульптор, автор памятника Булату Окуджаве на Арбате.
Иногда на газетных листах появлялись дискуссии, таковые допускались даже между учащимися и преподавателями. Одну такую дискуссию я хорошо запомнила. Случилось это в момент кризиса в Карибском море. Не думаю, что многие из нас, 17-летних, ясно понимали, как близки мы были к катастрофе, но группа старшеклассников ушла с уроков, чтобы участвовать в акции протеста около здания американского посольства в Москве против действий США.
Что это? Прогул, нарушение дисциплины или акт гражданской и политической активности? И вот из номера в номер в стенной газете появлялись письма учителей, выражавших скептическое отношение к истинному мотиву поведения учащихся, а иногда и откровенное возмущение, и ответы участников протеста, а также симпатизировавших им старшеклассников.
Учителя писали, что происшедшее не только банальный прогул, но и проявление гражданской и политической безответственности. Такого рода проблемы должны решать дипломаты и политики, а не группа удравших из школы подростков. Ребята на это отвечали, что имеют право на проявление эмоций, «которые потому и зовутся эмоциями, что их не всегда можно выражать в стакане со сливками». Последняя фраза почему-то запомнилась дословно (жаль, не помню автора). Кризис в Карибском море, к счастью, разрешился мирно. Наши дискутирующие к единому мнению не пришли, но наказан никто не был. Вот такая была в нашей школе демократия и свобода печати.
Мы не думали о том, как оценят нашу газету «наверху». Однажды нас пригласили на семинар редколлегий школьных стенных газет в райкоме комсомола. Мы пришли втроем: Феликс Александрович, Тоня Румынина (она была одним из сменных редакторов) и я. Как и все приглашенные, мы повесили на стену один из выпусков нашей стенной газеты и стали внимать ведущей семинар даме, инструктору райкома комсомола, наверное, по делам стенной печати (мне кажется, что в райкоме были инструкторы по всем вопросам).
Неожиданно для нас указанная дама подвергла нашу газету строгой критике, используя ее как образец того, как не надо делать газету. Я говорю «неожиданно», потому что мы вовсе не чувствовали себя инакомыслящими, нам просто хотелось, чтобы газета привлекала внимание и была интересной.
А у инструктора всё вызывало возмущение: «Газета неправильно оформлена, она слишком пестрая, материал расположен не строгими столбцами, как положено, а прерывается рисунками. И к содержанию есть серьезные претензии. Оно ограничено вашей школой. Нет общей политинформации, нет подборок из молодежных газет о жизни молодежи в нашей стране и за рубежом».
Для меня этот эпизод оказался значимым не тем, что изрекала райкомовская дама, а комментарием Феликса Александровича к ее выступлению. Когда мы вышли на улицу, унося раскритикованный выпуск стенной газеты, Феликс Александрович вдруг сказал, имея в виду инструктора: «У нее другой жизненный опыт, она училась в другой школе».
В этот момент я первый раз осознала, как же мне повезло, что мой «жизненный опыт» связан со школой, где меня окружают люди, встреча с которыми останется светлым пятном моей биографии. И это не только об учителях. Атмосфера 2-й школы была такова, что люди, с которыми мы сближались в ее стенах, остаются близкими на всю жизнь.
На одной из последних встреч Исаак Семенович, посмеиваясь над высокопарностью собственного сравнения, но вполне серьезно сказал: «История знает такой же пример школьного товарищества. Это случилось в начале 19-го века в Царском селе». Не от него ли название «Лицей «Вторая школа»?
Овчинниковская «Вторая школа» воспринимается как пароль. Встречаешь человека, о котором мало что знаешь, но он «от Овчинникова», значит, свой. Владимир Федорович сейчас восстанавливает то, что было им с такой любовью и мастерством построено, а потом разрушено перепуганными ревнителями застоя. У него очень трудная работа. Будет здорово, если и для наших внуков «Вторая школа» станет паролем!