Борис Рывкин, выпускник 1964 года, 11-й «Ж»
Глазами школьного прогульщика
(в сокращении)
В кабинете директора
Опаздывал я на уроки часто, и дело доходило до кабинета директора.
Владимир Фёдорович Овчинников, поражал ювелирным умением обходиться с телефонной трубкой без помощи рук. Обычно он что-то правил в толстом журнале, одновременно разговаривая по телефону. Движением плеча трубка прижималась к уху, когда директор слушал собеседника, а при ответной реплике послушно приближалась ко рту. Вскользь поглядывая на мальчика, Владимир Фёдорович сухо объяснял, что не следует позорить родителей, между прочим, педагогов. Требуется всего-то вставать на пять минут раньше. Потом он просил дежурную отвести Рывкина в класс, пусть набирается ума на занятиях.
Однажды мне крупно не повезло. Когда меня в очередной раз доставили в кабинет директора, там присутствовал и завуч Р. Е. Кантор. В то утро Рувим Ехананович был в ударе и сумел довести нерадивого ученика до слёз. Владимир Фёдорович оживился: «Надо же! Даже такого монстра, оказывается, можно расшевелить! Наверное, в нём осталось что-то человеческое».
Кино вместо урока
Учитель химии, Клавдия Андреевна Круковская учеников тихо ненавидела. Кого-то больше, кого-то меньше. Даже будущий серебряный медалист Лёва Дашкевич однажды не выдержал её придирок и взмолился: «Ну, Клава!» – после чего ручеёк нареканий превратился в бурную реку. Вскоре враждебность Круковской направилась на другого брюнета.
До 9 класса я ходил в отличниках, но внезапно обнаружил, что на свете существует масса вещей привлекательней зубрёжки. По здравому размышлению я определил для себя список основополагающих дисциплин: алгебра, геометрия, тригонометрия, математический анализ и литература. Всё остальное самонадеянный школьник счёл второстепенным и довольствовался четвёрками, а по химии, черчению и астрономии скатился на тройки.
В начале второй четверти на перемене кто-то из девятиклассников посетовал, что приходится сидеть в четырёх стенах, а в кинотеатре «Ракета», между прочим, показывают хороший фильм. Не думая о последствиях, несколько учеников 9-го «Ж» вместо урока истории отправились в кино. Шли пешком, оживлённо болтали, наслаждались свободой. Лена Рабинович предлагала оригинальные логические задачи, остальные с удовольствием искали решение, ставя вопросы и получая односложные ответы: «да» или «нет». Фильм тоже не подкачал, расстались в приподнятом настроении.
Расследование Круковской
На следующий день прогульщики предстали перед Круковской. Допросив каждого поодиночке, она выявила зачинщика, который и раньше демонстрировал неуважение к преподавателям. После занятий состоялся педсовет по вопросу о целесообразности дальнейшего пребывания в школе ученика 9 «Ж» Рывкина. Классный руководитель, завуч и учительница черчения высказались за исключение. Преподаватели математики, литературы и немецкого языка с ними не согласились. Главная пострадавшая, учительница истории Людмила Петровна Вахурина, также попросила не прибегать к чрезвычайным мерам. Как всегда, решающей стала позиция директора: «Не скрою, собирался голосовать за исключение. Однако Людмила Петровна проявила великодушие, и я, пожалуй, воздержусь».
В январе у меня возник конфликт с нянечкой. Тётя Рая работала во Второй школе с давних времён, знала мальчишек поимённо и по-доброму поругивала. В тот вечер она была не в духе и требовала от входящих вытирать ноги трижды. Я попробовал упростить процедуру и прошмыгнуть в коридор. Рассерженная уборщица запустила в торопыгу тряпкой и попала по спине. Подобрав тряпку, я швырнул её в тётю Раю и тоже попал. Несколько минут нянечка гонялась за обидчиком со шваброй, но так и не догнала.
Через пару дней отходчивая тётя Рая вспоминала о случившемся со смешком. Бдительная Круковская придерживалась иного мнения, по её инициативе снова собрался педсовет. Терпение учителей постепенно истощалось. Четверо, во главе с завучем, настаивали на немедленном исключении, возражали лишь трое. Директор, Владимир Фёдорович Овчинников, напрямую обратился ко мне: «Даю тебе ещё один шанс, последний. Постарайся нас не подвести».
Характеристика абитуриента
В 1964-м году министерство образования ввело новшество. Теперь характеристики на учащихся подготавливались комсомольским коллективом, а затем подписывались комсоргом и классным руководителем. В считанные минуты выпускники из 11 «Ж» договорились, что каждый должен дать характеристику на себя, и заочно соревновались в изощрённости выражений. Я воспользовался заезженным бюрократическим штампом: «Политически грамотен и морально устойчив».
На следующий день ко мне подошёл комсорг Саша Бондарков, отличный лыжник, впоследствии секретарь райкома КПСС. Мы общались по-приятельски, вместе ходили в трёхдневный поход. Сейчас Саша запинался и неохотно излагал суть дела. По его словам, Круковская предъявила ультиматум: она намерена внести исправления в мою характеристику. Если комсорг не согласен, то по праву классного руководителя ей придётся переписать характеристики всех учеников. – «В общем, упираться я не рискнул, – закончил Саша, – пойми меня правильно. Тебе Круковская напакостит в любом случае, а за компанию могли пострадать остальные. Вот, почитай».
Поначалу текст документа не внушал особых опасений. Занудные безликие фразы, ни рыба, ни мясо. Однако концовка оказалась ударной: «Индивидуалист, высокомерно относился к товарищам, оскорблял технических работников школы». Далее следовал итоговый вывод: перед поступлением в институт мне необходимо приобрести жизненный опыт на производстве или в армии.
Экзамены на мехмат
Большинство ребят из первого выпуска вычислителей-программистов подали документы на мехмат МГУ. Сдавать предстояло четыре экзамена: сочинение, математику письменную, математику устную и физику. С письменной математикой я справился за два часа, а в оставшееся время, согласно мудрому совету Исаака Яковлевича Танатара, неторопливо проверял текст работы на предмет наличия глупых ошибок.
Устный экзамен дался гораздо труднее. С билетом и приложением к нему проблем не возникло. Экзаменатор благосклонно кивала и предложила несложную дополнительную задачу. И тут меня заклинило. Я прекрасно знал, что нужно найти пару подобных треугольников, и не мог их отыскать. С горя я решил задачу на основе аналитической геометрии. Экзаменатор саркастически хмыкнула: «Аналитической геометрии нет в школьной программе. Странно, письменная работа сделана идеально, без единой помарки. Придётся копнуть поглубже!» В последующие пятнадцать минут я воспрянул и расправился с десятком примеров. Экзаменатор покачала головой: «Надо было вовремя остановиться и поставить четвёрку, но я надеялась довести дело до тройки. Что ж, вам повезло! Ставлю пятёрку!»
Физику я не любил и не понимал. Как только в условии задачи появлялись магические слова «на обмотках конденсатора», я опускал руки, даже не пытаясь произвести элементарные арифметические действия. Отправляясь на последний экзамен, я мечтал о четвёрке. Билет достался сравнительно простой и, главное, удалось решить приложенную задачу. Оставалось с ужасом ждать дополнительных вопросов. Добродушный экзаменатор встретил абитуриента с распростёртыми объятиями: «Поздравляю с десятью баллами по математике! Сомневаюсь, стоит ли вас спрашивать, наверняка вы всё знаете!» Абитуриент благоразумно молчал. Отвечать по билету практически не пришлось. Заглянув в подготовленный текст, экзаменатор перестал слушать: «Достаточно! Я уже прочитал». То же самое произошло и с задачей. Последовал пустяковый вопрос о линзах, и на этом экзамен закончился. Совершенно неожиданно я получил пятёрку по физике.
Доску объявлений мехмата заслоняла толпа. Список принятых приходилось просматривать по крупицам, и я никак не мог найти своей строки. Кто-то сказал, что проходной балл оказался высоким, как никогда. Рослый юноша в роговых очках из тех, которые всегда всё знают, авторитетно подтвердил: «Ниже четырнадцати из пятнадцати возможных по профилирующим предметам – ни малейших шансов на поступление! Четырнадцать – полупроходной балл. Будут смотреть на результаты сочинения и уровень оценок в аттестате. Пятнадцать из пятнадцати – взяли всех, кроме какого-то Рывкина».
В комнате заседаний приёмной комиссии сидело и стояло человек двадцать. я назвал свою фамилию, и все с мрачным интересом уставились на меня. Приземистый аспирант кратко разъяснил: «При такой характеристике вас отсеют в любом институте на стадии подачи документов. Не понимаю, почему вас допустили к экзаменам, видимо, по недосмотру. Растолкуйте в двух словах, как вы добились подобного отношения от одноклассников?» Незадачливый абитуриент начал сбивчиво рассказывать о Круковской, ему не поверили. Факт налицо, характеристика подписана комсоргом и обжалованию не подлежит.
Я приуныл и зачем-то вернулся к доске объявлений. Ко мне подходили знакомые и незнакомые ребята, расспрашивали о подробностях, хлопали по плечу, предлагали плюнуть и не переживать. На следующий день мой отец попробовал поговорить с руководством Второй школы и ушёл, несолоно хлебавши. Директор находился в отпуске, а замещавший его преподаватель был, что называется, не в курсе.
Тем временем в школу начали звонить разгневанные родители абитуриентов. Что у вас творится, почему выпускника с максимальным количеством баллов не берут в университет? Растерянный заместитель то ли связался с Владимиром Фёдоровичем, то ли самостоятельно решил, что не стоит портить репутацию математической школы по прихоти учительницы химии. Вскоре моему отцу выдали новую версию характеристики во изменение предыдущей. В приёмной комиссии прочли исправленный документ и сочли возможным зачислить меня на мехмат.
На школьном вечере встречи Круковская сама подошла ко мне и выразила озабоченность. Её пожелания почему-то проигнорировали, и для незрелого юноши это кончится печально. Жизнь накажет безжалостно и жестоко.
Когда я узнал о роли Круковской при разгроме Второй школы, то не удивился. Клавдия Андреевна умела терпеливо ждать и жалить в подходящий момент. По словам одноклассников, в 1971-м году Круковская поднялась на трибуну первой из преподавателей, вслед за представителем райкома партии. В своём выступлении она сурово осудила гнилой дух и отсутствие идеалов, засилье евреев среди учащихся и педагогов при потворстве школьной администрации.
Наверное, такие люди, как Круковская, тоже нужны школе. И всё-таки очень не хочется, чтобы твой сын или внук столкнулся с подобным наставником.
Практика в родной школе
На пятом курсе мехмата МГУ студентам полагалось пройти преддипломную практику. По странному совпадению мне выпала Вторая школа, в которой довелось учиться семь с половиной прекрасных лет. Владимир Фёдорович встретил меня приветливо и по старой памяти пошутил: «Теперь-то ты на собственной шкуре испытаешь, каково было нам!» График работы оказался несложным, один урок математики в неделю в десятом, выпускном классе.
По примеру своего учителя, Исаака Яковлевича Танатара, для первого занятия я заготовил 20 нестандартных задач с коротким и красивым решением. Старания не пропали даром, урок прошёл в непринуждённой творческой атмосфере. У школьников горели глаза, они быстро соображали. За сорок пять минут одолели добрую половину подборки.
К следующему занятию боезапас пополнился каверзными уравнениями. Возможно, именно поэтому энтузиазм и скорострельность учеников пошли на спад. Попробовав перестроиться, я принёс пару неравенств с параметрами от Танатара. К моему разочарованию, ни один выпускник не справился, пришлось рассказывать и показывать самому.
На заключительном уроке ученики откровенно сачковали или занимались своими делами. Все попытки как-то заинтересовать ребят натыкались на глухую стену. В последние пять минут по классу начал летать чей-то ботинок. Поведение распоясавшихся выпускников 1969-го года наводило на тревожные мысли: неужели и я был таким же? Раздавшийся звонок спас положение, я с облегчением покинул поле боя.
Не вдаваясь в детали, директор положительно оценил мою деятельность на педагогическом поприще. Владимир Фёдорович даже предложил подумать, а не вернуться ли в родную школу по окончании учёбы в университете? Из вежливости я обещал непременно подумать, хотя в душе абсолютно не сомневался: учителем мне не бывать. Слишком тяжкая ноша! Не каждому дан талант для работы в школе, тем более во Второй.
Встреча через сорок лет
В 2011 году, прогуливаясь по просторам Яндекса, я набрал «Вторая школа» и с приятным удивлением обнаружил, что директором после длительного перерыва снова стал Владимир Фёдорович Овчинников. С огромным интересом прочёл «Записки о второй школе», изданные в 2006-м году. Бросалось в глаза, что в записках начисто отсутствовала информация о выпуске 1964-го года, между прочим, первом математическом выпуске Второй школы.
До празднования ближайшего юбилея Второй школы оставался месяц. Ориентируясь на события, в которых принимал участие, я написал «Рассказы о Второй школе» и оформил в виде книги с дарственной надписью на титульном листе: «Владимиру Фёдоровичу Овчинникову на 55-летие Второй школы от трудного ученика». В конце ноября, слегка волнуясь, автор отправился по знакомому, но формально другому адресу: улица Фотиевой, 18 (когда-то Ленинский проспект, дом 58а).
Приехав без опоздания, за полчаса до начала мероприятия, я как прежде прошёл короткий маршрут от дома 60/2 до дверей школы, обогнул пятиэтажное здание снаружи, побывал на местах давних мальчишеских боёв. Как ни странно, здесь мало что изменилось. Войдя внутрь, заглянул во все помещения от подвала до чердака, где в былые времена прятался от Рувима Еханановича Кантора. Это не спасало, грозный завуч находил нарушителей дисциплины везде и всегда. Теперь подвал и чердак оказались под замком.
Кабинет директора перебазировался в противоположный конец коридора первого этажа. В предбаннике я столкнулся с хозяевами: Владимиром Фёдоровичем и его заместителем по науке Александром Кирилловичем Ковальджи. Невероятно, но факт: Владимир Фёдорович узнал перешагнувшего пенсионный возраст ученика. Поздравив директора с днём рождения Второй школы, я вручил самиздатовскую книжку и был приглашён в кабинет. Немного поговорили. Владимир Фёдорович просмотрел список рассказов и обратил внимание на заголовок со знакомой фамилией: «Характеристика от Круковской – это интересно!» Не оставшись в долгу, он подарил мне экземпляр «Записок о Второй школе».
В актовом зале прошла торжественная часть и небольшой, но составленный со вкусом, концерт нынешних учеников, в основном десятиклассников.
Праздничная речь Овчинникова впечатляла чёткостью и прочувствованностью. По поводу визитов высокого руководства Владимир Фёдорович высказался со сдержанным оптимизмом: «Раньше нас терпели, теперь признают». В заключение выразил надежду вновь увидеться с выпускниками на 60-летнем юбилее Второй школы. Что ж, будем ждать! Возраст – понятие относительное. Весёлая симпатичная учительница рассказала мне, как при встречах с Овчинниковым директор 45-й школы Леонид Исидорович Мильграм, чей возраст приближался к девяноста, шутливо называл более молодого коллегу мальчишкой, которому ещё взрослеть и взрослеть.
Трудно судить, насколько сегодняшний лицей сохраняет уровень преподавания далёких 60-х годов. Скажу одно: здесь учатся такие же привлекательные одухотворённые девушки и юноши, какими когда-то были мы!